пятница, ноября 18, 2005

Снег

Воет ветер, роняя следы своих слез на песке,
Заплутала метель на далеких степях,
Я не буду грустить о пропавшей судьбе,
И не буду твой образ молитвой искать.
За опавшим листком приходила зимой,
Только тут не укрыл боль земли белый снег.
И страданье мое грязным дерном лугов
По пространству разносит холодный набег.
Я рассыплюсь на тысячи мелких миров,
Проживу в каждом всю жизнь еще сотни раз
И все так же умру, в белом сне холодов,
Но на голой земле будет крест мой стоять…
Он не выпадет. Он никогда не придет.
Он прощально споет всем иным – но не мне,
Опустевшую боль пролетит стороной,
Не заметив свет солнца в манящей руке.
Я отвечу, и пусть был не задан вопрос,
Я ему вслед одно слово лишь прокричу.
И усну. Посмотрю в глаза звезд,
Попрошу их: «Ему передайте – люблю…»
Я ведь знаю, весной я опять возрожусь,
Снова ждать буду осени поздней росстанной,
Чтобы крикнуть ему кашлем сумрачных вьюг:
«Ты один, навсегда, ты мой снег, мой желанный!»
Он опять не поймет, не укроет теплом,
Вихрем вновь улетит, странник воли и знанья,
Я же страстью усну среди черных кустов,
И опять круг не-жизни замкнется страданьем…

Гибель

Невероятно понимать,
Как жить без страха и забвенья,
Как чувства грешно предавать,
Хоть получи ты позволенье.
Невероятно сознавать,
Что навсегда, реально любишь,
Но непонятно ощущать,
Что сам любовь легко погубишь.
Упьешься чувством до конца
И, как вампир, кровавой мутью
Наполнишь светлые глаза,
Их населив могильной жутью.
Все нервы источив о боль,
Ты слишком жестким, резким станешь.
А жесткость – это только роль
Жестокости, в душе застанешь
Которую – и ничего
Поделать с ней уже не сможешь…
Ведь силы отняла любовь,
Энергий злых никак не скроешь…
Прощай, лицо, прости, душа,
Туман и черный вой здесь слышен.
Закрыто солнце в небесах,
Любовь в крови. Уже не дышит.
А ненависть Martini пьет
И нервно курит сигареты.
Ты ей не скажешь больше «нет»,
Она – все то, что есть на свете.
И «любишь» ты сейчас ее,
А свет ты навсегда забудешь,
Твой Черный Дьявол взял свое
И не отдаст. Его не судишь…

Ария Михаила [Из мюзикла "Дорога в Вечность"]

Распутством я не обделен, и все же
В моей душе играет страсти жар!
О нет, не я не разжег пожар,
А вечные враги любви – гормоны!
Любить почище вечно я хотел
И не искал в постели бурной славы,
А лишь бежал от цепких женских тел,
Лишить хотевших девственной халявы.
Я целовался в губы, как умел,
Хотя, скорее, целовали меня сами…
И после этого не в тему я шизел
И занимлся неприличными вещами…
Я помню все ошибки на полях боев,
Я помню все мечты, что в детстве были…
Мне охладило прошлое до жути кровь,
И часто кажется, что все меня забыли…

Грустно лететь птицей,
Грустно смотреть на звезды,
Грустно с друзьями,
Грустно в работе.
Иду в никуда ниоткуда…
Кто я? Нету ответа…
Кто я? В мире безбрежном…
Кто я? Где она, что для рассвета
Создана высшею силой поэта…

Но вот теперь во мне бушует снова кровь,
Я встретил девушку, что ангел во плоти – и я готов…
И вновь борюсь я с подсознанием коварным!
Ответьте мне, психологи всех стран, на зов
О помощи! И отплачу я вам… ну, чем-нибудь таким…
Каким-нибудь таким, возвышенным, наверно….
Иль, может быть… Но женщинам, которые хотят
Меня с собой накрыть вдруг одеялом
Иль даже подраздеть чуть-чуть… Какая гадость!
Ничем платить не буду. Вы бездарность!
Уж лучше сам психологом я стану,
Лечить я буду тяжести и раны,
Что роду нашему с рожденья суждены
И чувствами к тому ж осложнены!
Но вот апатия опять… Пойду работать,
Стоять в наряде в берцах вновь и вновь,
Учиться потихоньку матом ботать
И ждать звезды, что даст мне высшую любовь,
Которую согрел и воспитал додревний ум Платона…

Любовь Убивает

Стук башмаков по ступеням эскалатора. Держась за поручень, он спешил, по привычке, вниз, к поездам. Чёрное узкое пальто с капюшоном, тёмные очки, "камелоты", чёрные джинсы как всегда, заляпаны грязью... Вот он уже на перроне, остановился, невидящими глазами посмотрел на название станции. Странно, он даже не знает, куда ехать, как добраться домой...

На щеке след от недавней слезы. Нет, нужно встряхнуться... Повернул голову, посмотрел на часы над туннелем. Половина первого. Странно... он шёл от её дома почти три часа, хотя туда летел, как на крыльях, не больше десяти минут.
Ветер от приближающегося поезда ударил в лицо. Состав остановился. Пустой. никого в воскресную, хотя нет, уже понедельничную, ночь. Зашёл в последний вагон, сел, тяжело привалился к спинке скамейки. Чёрт, гитара...

Состав, голубая змея с белой полосой и крестами-Гебо, тронулся. Встал, снял тяжёлый кофр, почти бросил рядом, снова сел-полулёг, надвинул капюшон низко на глаза... Закрыть бы их, заснуть, но нет, нельзя... Опять придёт её лицо, до боли знакомое, такое любимое, но уже не его... нельзя, иначе не сможет сдержать слёз, а плакать... Никто не заставит, даже она... Нет, нет... Но слеза, как и в прошлый раз, всё же скатилась по следу первой... Боль в душе...

Кто виноват - он или она? Она бесповоротно сегодня положила конец всему, а он... Не сумел, не успел, не сказал нужных слов в нужный момент... не понял отчаянно полыхавших вокруг костров-знаков... не увидел их... НЕ, НЕ, НЕ - бесполезно совладать с ними...

Что теперь? Почему-то вспомнилась строчка из песни: ``Есть одна любовь, Та что здесь и сейчас, Есть другая, Та, что всегда``... В его жизни ``другая`` любовь уже была... да, пожалуй, ещё есть... Теперь то, что будет дальше, будет здесь и сейчас, а вечное скрылось в тени. Он был счастлив, счастлив, как никто иной... она, наверное, нет... но что поделаешь. Ему хватало того, что она рядом...
Крик, которого никто не услышит: ``Её уже не вернёшь!`` Да и не нужно уже... Уходя-уходи, улетаешь-улетай... Навсегда. Забыть её нельзя, образ будет вечно в памяти... и ещё много-много лет, оставшихся до конца этой его жизни, он, проходя мимо Музея Востока или ``Пути-К-Себе``, будет вспоминать... Он знает, что никому никогда не скажет ``прощай``. Никогда. Это слишком больно...

За окном мелькают колонны очередной станции... какой по счёту? Без разницы. Пустынно. Резкий толчок, скрежет. остановка. Двери открылись и закрылись снова. Опять толчок. Поехали... куда? Действительно, куда? Будь она рядом... Стоп! Сказал же, нельзя! Она уже там, глубоко-глубоко, под гнётом душевных запретов, в одночасье наложенных им и его Эго, чтобы спастись от разрушения.
Невидящие глаза уставились на нечто вдалеке... нечто там, за пределами вагона, за пределами реального мира вообще, притягивает его внимание... Даже шум идущего поезда не слышен, остался там, за гранью...

Удар! Страшная боль в затылке... скорчиться, забиться в уголок, быть тише мыши... Нет! Не надо!! Не надо больше!!! Единственное желание - остановиться! - потемнело в глазах, но ощущение нереальности не покидает... это не на самом деле... но тогда почему же так больно... и что-то тёплое струится по шее...
Снова... Снова удар, в живот, тяжёлым сапогом, начищенным до блеска. Упал, откатился по полу... а состав всё идёт... вырваться отсюда, выйти... боль, вечно, вечно эта боль... стой! Усилием, страшным, нечеловеческим, приоткрыл глаза... и... увидел сквозь пелену тёмную фигуру. Света в вагоне погас, осколки висят в воздухе... но фигура настолько черна, что всё окружающее по сравнению с ней - яркий свет... очертания девушки... не может быть! перстень! Её перстень на правой руке, на безымянном пальце! Пересохшими вдруг губами едва слышно прошептал имя... и тут же фигура выросла, стала громадной, заслонила собой всё... Сапоги... грубые, подкованные, те самые, что били его только что... Как же это? Ведь... каким-то чутьём удалось понять, что она слилась с тьмой, фигур две - она и не она...

Мрачный, звенящий голос, кажется, он говорит про смерть... нет больше смысла... что, не понимаю... твоя душа уйдёт, не будет нового воплощения... Что? Чёрный заберёт его душу? Нет!.. слабое желание убежать, спастись, вспыхнуло на миг огоньком догорающей спички и погасло... Он забирает его... рука, грубая, жёсткая... тянется, растёт, заполняет его... вот сейчас она схватит шар, хрустальный шар его души с грузом жизней и раздавит, раскрошит на мельчайшие пылинки... Ещё раз, последний, произнести её имя... увидеть, как на чёрном лице вспыхнули глаза, её... живые, смотрящие с любовью и невыразимой грустью... услышать шёпот: ``Я люблю тебя... и любила... прости за всё...`` Увидел слезу, маленьким бриллиантом блеснувшую в уголке глаза... Что-то взорвалось внутри, рванулось вверх, вниз, влево, вправо... во все стороны и направления, во все миры и вселенные... прощаю, ведь ты не виновата... внезапно визг, скрежет, гул, режущий уши и пронизывающий всё вокруг вибрацией крик... нет, крики... Ночь.

Скрежет тормозов, толчок. Двери открылись. Никто не вошёл в пустой состав и никто не вышел. Двери закрылись. Медленно поезд ушёл в тёмный тоннель и вслед за ним ушёл свет. Перрон погрузился в темноту, померкло сияние белого мрамора, исчезли зелёные огоньки семафоров. Пришла ночь в подземный город и вместе с ней натянулись струны тишины...

Могильный холмик на Зеленоградском кладбище. Скромный деревянный крест. Портрет. Молодое лицо. Виден ворот узкого чёрного пальто, глаза скрыты за очками. У подножия креста - свечка. Горит, несмотря на ветер. Рядом - небольшой мешочек. Руны и крест... странное сочетание... но не для той, которая любила и понимала...

Она теперь часто здесь. Стоя на коленях, смотрит на его лицо в рамке и с губ срывается исступленный крик-шёпот ``Прости``. Снова и снова, это слово, кажется, заполнило её всю... Вокруг шумят деревья... ветер шевелит её волосы... Всё, что есть рядом с ней и всё, что в миллиардах километров от неё, слышит этот крик и отвечает: ``прощаю, ведь ты не виновата``. Мельчайшие частички его души, как и всех тех, кто завершил свой Путь, теперь во всех душах вселенной, во всём живом.. И в её сердце частичка его сердца... поэтому они вечно будут вместе, до Армагеддона... или до Рагнарёка...

А после... Что будет после - никто не знает. Она надеется, что увидит его, шагающего навстречу по бескрайнему морю цветущего майского луга, он подойдёт, посмотрит в её глаза и скажет такое долгожданное ``Здравствуй!``, и услышит в ответ ``Я так ждала тебя, хоть ты и был всё это время со мной!`` Но это будет потом, а сейчас... Она каждый день приносит ему новую свечу и зажигает на могильном холмике...

Счастлив тот, на чьей могиле вечно горит свеча...

Страшная Сказка Про Моё Второе Я

Никто не знает, как мне тяжело. Никто не знает, сколько жизней я совмещаю в себе и какое количество опыта прошлых поколений проходит через меня каждый раз, когда я творю, не в мёртвой, законспектированной форме исторических трактатов, а в виде живых ощущений, образов, чувств, запахов… сколько боли приходится выносить, сколько приходится пропускать через себя, чтобы справиться даже с самой маленькой проблемой. В сущности, это закономерно – все маленькие проблемы являются лишь малым отражением грядущей большой.

Никто не знает, сколько людей ушло от меня, не в силах вынести водоворот моих внутренних проблем, периодически вырывающихся наружу и с которыми я никогда не смогу справиться – это моя плата за собственую жизнь. Мне легко полюбить, но трудно разлюбить, а ответные чувства приходят очень редко. И всегда – Боль, вечная и всепоглощающая. Жизнь, смерть, любовь, ненависть, красота, извращение, всё, что есть в этой жизни для меня – Боль. И ненависть. Ненависть – главное оружие, главное, что даёт мне силу. И это не та ненависть, которая выводит людей из себя, превращает их в монстров, не отвечающих в состоянии аффекта за свои поступки и действия, лишающая их мыслей и реального видения – о нет, я не такой, как они.

Моя ненависть всегда строга и спокойна. Всегда тиха и невыразима. Всегда ждущая и связанная со мной, всегда определяющая мою жизнь. И проявляется она также не в грозах и цунами, не в лопающихся лампочках и выбитых стёклах, не в огненных шарах, вылетающих из невидимого канала в руке, не в молниях, поражающих врага. Возмездие моё так же строго и справедливо, как и сила, дающая его. Оно приходит постепенно и всегда бьёт по самому святому и сокровенному, подкрепляя успех сотней мелких неурядиц, добивающих врага, заставляющих его сойти с ума… и убить себя. Рано или поздно, но тот, против кого я обратился, убьёт себя. И даже я не смогу ничего изменить. Сказанное слово должно отзвучать до конца. К счастью, я ненавижу редко, хотя при таком отношении к жизни и не прекращающихся ни на миг колющих звуков в моей голове я давно бы стал сумасшедшим. Но воспитанное с детства терпение и нейтральный пофигизм, прикрытый эмоциями по поводу социального окружения спасают меня. Поэтому я жив. И, опять же, как это ни странно, могу нести хоть какое-то счастье людям, хотя самому его всегда не хватает. В душе. Отсюда неизбежный эгоизм и умение скорее брать, чем отдавать. Но это замечают только тогда, когда я сам приоткрываю свою очередную личину, натянутую ради спасения личности и индивидуальности. И сразу же я получаю поток грязи и оскорблений, но отношусь к этому спокойно. Я давным-давно понял, что все мои недостатки равны моим достоинствам и не хочу бессмысленно подчиняться разработанным человеческим обществом культурным и моральным нормам. Я принимаю только то, что мне подходит. И ни граммом больше – зачем мне лишний мусор.

Да, я не совершенен. Да, я кому-то покажусь полнейшей сволочью и отбросом цивилизации. Что ж, это их мнение. Я не собираюсь нравиться всем подряд, мне вполне достаточно поддерживать близкие отношения с несколькими понимающими меня людьми, которые в какой-то мере мой якорь, моё спасение в этом мире – часто и мне бывает нужна помощь. И я никогда не оставляю добро, сделанное мне, без ответа. Пусть этот ответ приходит и не сразу, пусть у него совершенно иная форма. Добром – за добро, злом – за зло. Ненавистью – за ненависть, любовью – за любовь. Всегда так. То, что получено – должно воздасться. Если, конечно, это не плата за собственные услуги…

Я всегда буду таковым, какой я есть. Это суть моей жизни. Пусть не я связал себя тем, что мне дано, и даже не от Бога, и даже не столько хорошее, сколько плохое, но развязать это я не в силе. Прося прощения за тавтологию, скажу, что моя сила не вправе и не в силе это делать. Я - тот, кто собственной кровью платит за других, но за кого всегда платят другие. Я – одинок в шумной толпе, но, поскольку я всё-таки человек, ищу тех, кто хотя бы сможет принять меня какой я есть. Ищу тех, кто скрасил бы мне холодную постель и лишил одиночества – я бегу от неизбежности одиночества. Бегу, потому что только это даёт мне возможность удовлетворить желание общества. Я – соединяю в себе противоположности и страдаю от этого. Это – моя граница между человеческим и духовным и это моя плата за обладание тем, что есть

Одиночество

Одиночество.
Свет зари.
Одиночество
У меня внутри.
Мне не хочется
Умирать.
Но приходится
Погибать.
Душа тянется
На восход,
Получается
Вновь поход.
От усталости
Больно в кровь,
Закрываются
Глаза вновь.
Сон-пророчество
Вижу в явь
Что-то хочется -
Но нет прав.
Что-то можется
Снова лень,
Тянут в сторону
Лечь под тень.
Только всё мираж,
Серый дым,
Как бы мир не звал -
Я не с ним.
Одиночество
Жизнь моя.
Смысла хочется!
Но нельзя.
Всё в одном теперь –
День и ночь,
И кого просить?
Не помочь.
Всё одна струна -
Не сойти,
Двух не выдержит –
Не крути.
Мне бессмысленно
Счастья ждать,
Остается лишь
Зубы сжать.
И идти вперед
В темноте,
Солнце светит там.
Но не здесь.

Боль

Хвалу пою тебе, о приходящая в момент печали,
И славлю твой животный крик на сотнях языков,
И тихий стон, и спазм руки, схватившей ткани,
И ненависти зов, когда столкнулась сталь клинков.
Я славлю твой бессмертный лик, что никогда
Художник и поэт потомкам не оставит,
Я славлю твою гордость, что всегда
Сердца людей питала горечью кровавой.
Ты верно служишь хаосу войны,
Что в душах и телах ведется беспрестанно,
Уничтожая слабых и больных,
Ты в бой бессмысленный ведешь их неустанно.
Они отчаянно цепляются за жизнь,
Они сражаются, дерутся, словно звери,
Но улыбаясь, смотришь сверху вниз
Ты, гордая, кто их судьбу измерил.
Ты ввергнешь души в жар железною рукой
Не сделав никому гуманных скидок,
Кого источит и изъест червь-боль,
Сердца других в бою оставят биться.
Ты – всех цветов, оттенков, запахов и свойств,
Ты – нежный яд, что сладко гнетет душу,
Ты – мрачный Стикс, ты - океан, ты – боль,
Хозяйка всех живущих здесь и тех, кто будет.
Твои дела без смысла проклинать,
Проклятье – рук твоих изобретенье,
Ты щедро всех одариваешь всласть
Собой, и боль живет в совокупленьи.
Ты, многоликая, тебе хвалу пою,
Не преклоняясь, а гордясь величьем трона.
Ты – Боль, рукой своей судьбу и смысл даруй,
Горит пусть всё! И жизнь да станет стоном!

Театр

Черным дёрном небес нас укроет прощальная свита,
Вечным холодом слёз разольется пустая тоска.
Изнеможенный ветер клинок в ножны вложит бессильно
И подступит слепящая горло песка дурнота…

Пьяной россыпью звёзд упивались, гордились и ждали,
Вспыхнет ли рыжий луч сквозь мозаик двойное окно
И свернувшись на сцене бессильно, спектакль отыграли,
Только зрителей нет, декорации стали дерьмом.

Жизнь уютной считали, играли по заданным ролям,
Было подлостью знать, кто сценарий подал нам на бис.
Мы платили за голос блевотой в пустом коридоре
И никто не убрал нечистоты и пошлость реприз.

Мы – театр и нам жесткие заданы роли,
Перьями всё расписано по надлежащим местам.
Ждать свободу? А что есть свобода и воля,
Когда каждый из нас – молодой и искусный бастард?

И подписан контракт, обязательства строги и четки,
Чувства наши – не пот и не кровь, а гнилой леденец.
Открывая процентную емкость, снятую с полки,
Очень часто по пьяни мы шепчем: «И скоро конец?»

Может, кто-то из нас и не выдержал бешеной гонки,
Кто-то вдруг посчитал, что уж слишком медлителен век,
Отказался играть, оторвал микрофон на иголке
И ушел, хлопнув дверью, сказав: «Я теперь человек!»

Мы пытались сорваться, уйти и бесследно исчезнуть,
Мы хотели понять суть смешения следствий, причин,
Мы кричали наверх: «Кукловод, покажись!», но протесты
Кочевали, касаясь лишь наших актерских личин.

Кто мы? Что мы? Зачем мы живем? С какой целью?
Для чего нам опять открывают безумный сезон?
И зачем в подлом фарсе глаза закрываем на сцене,
Когда зрителей нет. Красный бархат не тронут теплом…

Мы живём в пустоте. И играем её же все время,
И уходим затем, что роль надо когда-то менять.
Даже выстрел в висок, струйка крови, текущей из вены –
Это все часть программы – её мы не в силах понять.

Не живем и не любим, и позиция – всех отрицанье,
Мы никто и ничто, мы нигде и живем в никогда,
Мы мечтаем о ветре, но видим софитов сиянье
И пылинки, застывшие в нем навсегда…

Далеко-далеко...

Далеко-далеко, где нет зла и беды,
Притворился волшебник магом.
И отправился в ночь, постигать все лады,
Запивая их пенной брагой.
Долго шел, долго плыл, много он повидал,
Ни богатств, ни врагов не изведал.
Но открыл для себя незатейливый дар
О любви петь, потерянной где-то.
Люди слушали вновь молодого певца,
Удивляясь, что сед его волос.
Но мечтали, допел чтобы труд до конца,
Показал до конца чистый голос.
Но не мог музыкант, рунный маг, завершить
Песню ту, что сложил летом.
Снег ложился на грудь, не давал вновь забыть
Ее мысли, слова, тело.
И душила слеза ясный голос его,
Заглушала струну лютни,
Все в морщинах дорог, вдруг темнело лицо,
Память кутала смысл мутью.
Он любил, он хотел, он творил для нее,
Чудеса, что не делал равный.
Но судьба повернула клинка острие,
Прямо в сердце дыхнув ядом.
Он ее спас всего на пятнадцать секунд,
Удержав душу в теле земном.
Прошептала «Люблю», приняла поцелуй
И ушла до скончанья веков.
Он тогда поседел и тогда потерял
Силу Слова, дающего жизнь.
Его губы теперь открывались тогда,
Когда песни летел вихрь.
И в одном городке маг пропел до конца
Песню той, что сюда не вернется.
На колени упал, прошептал ей «Пора»,
Протянул руки в ночь и вознесся.
Прошагав сто дорог и проплыв сто морей,
На земле он обрел лишь кровь.
А теперь он летел к звездной деве своей,
Что всю жизнь ему пела любовь.
Ну а там, далеко, где ни зла, ни беды,
Кто-то снова решил стать магом.
И отправился в путь, постигать все лады,
Запивая их пенной брагой...

Нытьё

Нытьё - это первоклассный способ получения психологической помощи от окружающих людей, действующий определённое время, после чего исчерпывающий себя и приводящий к межличностным конфликтам. При частом употреблении выводит из строя механизмы гармоничной самоактуализации, снижает мотивацию достижения и меняет душевный баланс человека в сторону дисгармоничности.

Рекомендуется использовать редко и в жёстко контролируемых формах, например: "плакаться в жилетку" или "пожаловаться на жизнь". Контроль должен выражаться в стремлении к максимально эмоциональному совместному проживанию проблемы, ограниченному по времени, дабы в дальнейшем возможно было конструктивное обсуждение и поиск путей решения.

Уффф...

среда, ноября 16, 2005

Jabloki Mastera

Мастер проснулся. В окно маленького серого домика било желтое солнце, било наотмашь и по глазам, призывая немедленно подняться. И отказаться было невозможно – окно мастера занимало всю западную стену. Мастер не хотел вставать. Утром он обычно был слишком слаб, чтобы двигаться, но приходилось напрягать все части тела, чтобы жить. Ведь движение – это жизнь, так думал мастер. Но утро он не любил, потому что жизнь была слишком противна.
Поднявшись, мастер обычно шел к ручью. Там он умывался, иногда пофыркивая, если вода, по его мнению, была слишком холодна, но чаще – просто от удовольствия. Затем он отправлялся к фонарному столбу около ограды, размежевавшей его владения с деревенскими и, взобравшись по лесенке, тушил фонарь, слегка дунув в предварительно открытую задвижку. Мастер любил гасить огонь именно так. Очаг в его доме горел постоянно, потому что его нельзя было потушить через маленькую задвижку. Поэтому в доме мастера всегда было тепло. И вокруг дома зеленела трава, даже если шел снег. А снег шел всегда.
Спустившись с фонаря, мастер подходил к восточной стене своего дома и совершал обряд. Он был простой и короткий, но силы, прерванные ночным отдыхом, восстанавливались быстро и легко. Мастер знал, что впереди тяжелый день. А ночь отнимала у мастера все, что он не израсходовал за день. Поэтому мастеру приходилось с каждым днем проводить за обрядом все больше и больше времени.
После обряда мастер шел в деревню. Там он лечил, спасал и просвещал. Выполнял другие общественно полезные работы. Этим мастер спасал себя от смерти. За работу ему давали яблоко с яблони, росшей в саду магистра наук. Говорили, что ее привезли из таинственной страны, где вечная молодость и вечная жизнь. Этому верили, потому что вне зависимости от погоды и времени суток яблоня плодоносила и давала столько яблок, сколько было нужно жителям деревни. Каждый житель деревни съедал по одному яблоку и оставался в том же возрасте, в котором был.
Мастер не был родом из деревни. Он пришел в нее, спасаясь от волков, напавших на него по пути в академию. Мастера приняли. И позволили съедать по одному яблоку в день в обмен за лечение и поддержку. Мастер согласился и с тех пор жил рядом с деревней.
После трудного дня мастер, слегка пошатываясь от усталости, заходил в таверну неподалеку от своего дома. Там уже знавший его хозяин привычно отпирал комнату и очередная девушка, принятая хозяином на работу за 6 монет в месяц, возвращала мастеру мужскую силу и бодрость тела. Мастер не мог не использовать возвращенное, поэтому, закончив массаж, девушка ложилась и ждала, когда мастер совершит нужное ему. Мастер был краток и уходил, не заплатив. Ведь у него оставалось только яблоко. И поэтому он всегда был должен хозяину таверны.
Приходя домой с южной стороны, Мастер отпирал дверь, смотрел в окно, занимавшее всю стену и отмечал, что скоро закат. Мастер любил закат. Он аккуратно клал яблоко на подушку перед очагом, чтобы оно согрелось и стало мягким, а сам садился перед единственным окном своего дома и смотрел на кровавое небо, медленно сменяющееся темно-синим полотном с вышитыми звездами. Звезды подмигивали мастеру, а он – им. Когда же темнота опускалась на мир полностью, мастер поднимался, бросал прощальный взгляд на небо, садился перед очагом и брал в руку яблоко. Он любовался им, оценивающе рассматривал каждую царапинку и внимательно изучал каждую деталь плода. А затем мастер съедал яблоко и без сожаления выбрасывал огрызок в корзину для мусора. В желудке у него медленно расползалась вкусная красота и мастер беспокойно засыпал на циновке в углу в предвкушении завтрашнего вечера, когда он вновь насладится яблоком, как подобает им наслаждаться.
Однажды мастер проснулся со странным настроением конца. Что-то должно было завершиться. Или свершиться – мастер не понимал сути знаков. Он, как обычно, умылся, потушил фонарь, выполнил обряд, отправился в деревню, начал работу и закончил ее, получил свое яблоко и отправился обратно. Когда он проходил по пустынной улице мимо крайнего дома, из его двора вышел старик, который доедал яблоко. Мастер внезапно спросил у него что-то о здоровье, старик хотел ответить, но внезапно захрипел и упал на землю. Мастер ничем не мог помочь. Он не умел оживлять мертвых. Немногочисленные собравшиеся жители посмотрели на труп и разошлись, говоря при этом, что не съел яблоко, вот и поплатился. Мастер возразил им, что все как раз наоборот, но жители подняли его на смех, будучи уверенными в своей правоте и непоколебимости силы яблок. Мастер молча пошел домой.
Мастер смотрел на звезды и кровавую полосу заката, еще блестевшую у края горизонта. Мастер думал. Неужели все они не видят? Неужели их вера настолько сильна, что какие-то яблоки стали превыше всех законов человеческого существования? Мастер решил завтра же уйти и постараться вернуться в академию.
Мастер поднялся и увидел яблоко. Оно лежало на привычном месте, тихо греясь у очага и всем своим видом показывая бренность этого мира и вечность своего существования. Мастер внимательно смотрел на отблески огня, отражавшиеся на лощеных боках плода. Он осторожно взял яблоко, размахнулся и швырнул через северную стену, пробив ее насквозь.
Мастер лег. Он долго смотрел в потолок, пока все вокруг не скрыла серость ночи. Тогда он повернулся на бок и закрыл глаза. Мастер впервые заснул спокойно.
Луч солнца привычно коснулся закрытых век мастера, приглашая его вставать. Но мастер не проснулся. Мастер умер.

Forgotten Realms. Tower Of Despair

Группа была образована 11 сентября 2002 года. Место, где будущим 22-летним соло-гитаристом Михаилом Костиковским и также будущим 25-летним продюсером группы Павлом Шанцевым было за кружкой пива принято решение о создании самостоятельной «банды», именовалось «Р-Клуб». Михаил в то время был заядлым байкером, большим любителем трэша и сильноалкогольных напитков. Павел же крепче вина ничего не употреблял, пиво не особо жаловал, не имел даже косухи, но все это компенсировалось бешеной страстью к готике и арт-року и невероятным энтузиазмом при, впрочем, крайне специфическом чувстве юмора. Тем не менее, два героя сошлись, познакомились, выпили, капельку подебоширили и договорились встретиться на трезвую голову, числа этак 13-го.
Встретиться на трезвую голову не получилось. Михаил явился к метро «Новослободская» в виде «кантовать можно, но осторожно», и, тем не менее, деловой разговор получился. Костиковский показал, как он умеет «лабать» на гитаре, Шанцев счел трэшевые ритмы слишком неоригинальными, но выбора пока не было, пришлось принять то, что есть. Тем более, что разошедшийся трэшевик начал угрожать перебить всех, кто не любит трэш, дум, дэт и прочую подобную музыку. Дабы не возникало конфликта, Костиковского пришлось оставить у Шанцева на ночь. А потом еще и везти его на работу (промоутера). Вскоре по разным рок-магазинам и клубам Москвы были расклеены объявления о поиске: барабанщика, ритм-гитариста, басиста и клавишника. Вокалиста не требовалось, ибо одним из бесспорных достоинств Михаила являлся невероятной силы и тембра голос, вводивший слушателей в оцепенение. Особенно девушек. Как показало время, это достоинство было единственным. До некоторых событий.
В течение пары месяцев проект, который не имел даже названия, висел в воздухе, поскольку народ упорно игнорировал призывы Шанцева и Костиковского. Тем временем, Михаил познакомился с одной из блэк-групп, Tower Of Despair, которых попросил посодействовать в развитии. В результате получилась следующая сборная солянка: Михаил как соло-гитарист и вокал, Валентин Хморовских в роли ритм-гитариста (Tower Of Despair), Дмитрий Костраев на басу (оттуда же) и откликнувшийся-таки на одно из объявлений приезжий барабанщик из Саратова Александр Лерпин (до этого стучавший в местном ВИА «Серые Маки», который из-за специфической внешности участников называли «Серые Макаки», показывая тем самым бесконечную любовь фанатов). Последнему из-за отсутствия достаточных денег на оплату съёмной квартиры пришлось жить у того же многострадального Шанцева.
Пришлось потрудиться и с названием проекта. Поскольку народ играл, вопреки всем задумкам Шанцева, трэш-версии произведений Tower Of Despair, которые в общем-то, от оригиналов отличались только вокалом и добавлением сумасшедших гитарных «запилов» Костиковского, по аналогии решили самоназваться «Зеркалом». Возникли и накладки с аппаратурой. Для первых репетиций, помимо съемной квартиры (уродовать свою жилплощадь присутствием бухого и прыгающего с гитарой наперевес Михаила Шанцев категорически отказался), пришлось арендовать ударную установку (впоследствии из-за болезни Лерпина купили и драм-машину), так еще и Хморовских, заявившись на первое собрание, заявил, что гитары у него нет, но играть он умеет. Потратив энное количество своих денег на оборудование группы, Павел Шанцев уже стал сомневаться, а не зря ли он всё это затеял.
Но дело, как ни странно, покатилось по хорошим рельсам. Несмотря на вечно пьяного Костиковского, путающего все и вся, ругающегося матом вместо песен, и извлекающего из гитары совершенно непонятные звуки, в нотах не прописанные из-за даже теоретической невозможности это сделать, а однажды средь бела дня заявившегося на репетицию с какой-то [censored] и [censored] её прямо на микшере Шанцева. «Спектакль был интересный и познавательный», - вспомнит после Хморовских, «но нам было потом очень нудно отмывать аппаратуру и менять всякие сломанные рычажки, которые Миша, видимо, посчитал ненужными в делах любовных…»
Тем не менее, благодаря связям Михаила и неуёмной энергии Шанцева, всё-таки построившего команду перед выступлением, первый концерт состоялся в том же «Р-Клубе» 9 декабря 2002 года. Костиковский был, как всегда, пьян, Лерпин умудрялся стучать с вывихнутой рукой (он упал со сцены, спасаясь от резкого разворота гитары вокалиста). В дополнение ко всем несчастьям посреди концерта раздался хлопок и местный усилитель приказал долго жить. Но Костиковский этого не заметил и продолжил петь, после чего женская половина клуба стала смотреть на него безумными глазами, поскольку наконец услышала голос, до этого практически заглушаемый самим же исполнителем. Активно помогал группе в успешном выступлении Хморовских, слажавший и сбившийся целых 36 раз за те 2 песни, которые удалось сыграть при действующих инструментах. Валентин позже вспоминал: «Это было нечто. Вместо нормальной ритм-секции получался резкий визг и нечто вообще непонятное, когда рука соскальзывала не туда, куда я ее направлял. Это она, наверное, мстила Мише за то, что Лерпина не зацепил, тот сам упал, а вот её приложил грифом по локтю, хе-хе». Итог концерта не оказался положительным ни для кого. Костиковскому, отправившемуся в загул сразу с тремя девушками, набил морду парень одной из них, «случайно» оказавшийся Дмитрием Костраевым, про Александра можно не говорить, Шанцев, как человек нервный, слег на неделю с расстройством желудка, Хморовских неделю отчищал рубашку от метко попавшего в неё по окончании выступления помидора, непонятно откуда взявшегося среди зрителей – в баре-то их не продают.
Недели через три, когда все больные оклемались, поссорившиеся помирились, грязные отчистились, а Костиковский ушел в новый запой, Шанцев собрал совет. На тему «Что делать?» Результат был для него неутешительный – участники коллектива, всё хорошенько обдумав (благо время было), постановили: а) готику не играть, по крайней мере, пока; б) Костиковскому что-то говорить бесполезно, поскольку он всё равно пьяный; в) выгонять Михаила нельзя, потому что он делает шоу и без него в нас полетит не один свежий помидор за выступление, а трехлитровые банки с тухлыми мочеными томатами (правда, чем томат отличается от помидора, знал только Шанцев. Но он предпочел не влезать). Против такого единодушия продюсер пойти не решился и все осталось как есть.
«Как есть» растянулось на полгода, в течение которых «Зеркало» дало целых 9 концертов – в Подольске, Вышнем Волочке, Серпухове, Наро-Фоминске, Электростали, Рошали, Кубинке (на фестивале детских песен. Дети были страшно рады услышать «Песню черепахи и львенка в переложении взбесившегося бабуина» - так перевел одно из творений группы Tower Of Despair «Monkey’s Blood Festival» Костиковский), средней общеобразовательной школе №1295 СЗАО города Москвы и в малом конференц-зале ГНИИПРОГЭССТРОЙМОНТАЖПРОЕКТ при ВНИИЦЭПРОГИДРОТУРБИНТЯЖМАШ в славном районе Зюзино. На последнем концерте присутствовали ровно 14 человек, в основном ближайших друзей и знакомых участников группы. Потому что только они смогли найти дорогу в это замечательное своей историей заведение – ехали вместе с составом, знаете ли. Успех был настолько феноменален, что Шанцев от избытка положительных эмоций напился в стельку и устроил такой дебош Костиковскому, до какого тот никогда бы не додумался. После визита продюсера от мотоцикла и квартиры «соло-гитараста» мало что осталось. В основном стены. И пол. Ах да, ещё же потолок. Наибольший взламывающий подсознание эффект на Михаила произвел вид его холодильника «Фунай», летящего сквозь пробитое окно с 11-го этажа на асфальт московских улиц. Хорошо, что дело происходило рано утром и никто случайно не проходил под окном Костиковского. Мотоцикл же славного байкера погиб под седалищем Шанцева, врезавшегося на нём в «ракушку». Проехал он 8 метров, но разгон дал полный, а это ж «Харлей»… Костиковского проняло, и он, оставив Павла на больничной койке в глубоких размышлениях о природе человеческой агрессии, 16 апреля 2003 года записался на курсы лечения от алкоголизма. Деньги, правда, он взял у Шанцева в качестве моральной компенсации (всего-то 800 долларов, отложенных тем себе на гроб), сказав при этом: «Браток, я голову положу, но на гроб деньги не оставлю. Рано тебе нас кидать». На что продюсер заметил: «Значит, хоронить меня будут в пластиковом пакете. Ладно, хоть после смерти буду ближе к природе…»
К счастью, мрачные прогнозы не оправдались, и Шанцев в мае того же года сошел с койки больничной и направился в койку квартирную, родимую. Квартира узнавалась с трудом, конечно, ведь в ней всё это время жили Лерпин (поддерживающий хоть какой-то порядок) и, что хуже, Костиковский, лечащийся от алкоголизма какими-то невероятными препаратами и особыми заклинаниями и упражнениями. Помимо прочего, он подался в буддизм и теперь на все недоуменные вопросы Шанцева из серии «А тут был мой телевизор… А вот здесь стояла фарфоровая ваза моей бабушки… А где всё собрание сочинений Мамина-Сибиряка…» отвечал, глубокомысленно закатывая глаза: «Не мешай, браток мой духовный, вращать Колесо Дхармы! Нет в этой земной юдоли того, что могло бы сравниться с ним по красоте и величию, а посему все материальное есть пустота и не стоит приумножать её, заботясь о бренных атомах!» или что-нибудь похлеще, с использованием странных для Павла слов «самадхи», «сахасрара» (это он всегда воспринимал как третье название сортира) и «джняна-йога» (от этого словосочетания Шанцев сразу старался скрыться в ближайшем платяном шкафу и даже не пытался возражать, что интеллектуальная собственность не есть материальная). Однако, буддист-Костиковский оказался многим лучше вечно бухого Костиковского, хотя бы тем, что ничего не крушил, не гнобил и не кошмарил, а был спокоен, мудр и золотоволос (все удивлялись и спрашивали: «Ты что, покрасился???» Костиковский же хранил глубокомысленное молчание и только незадолго перед своей кончиной признал, что просто впервые за 2 года помыл голову). Дела начали потихоньку налаживаться. Хморовских прекратил попадать по струнам и начал играть с их помощью, Лерпин от счастья, что ему больше не придется увёртываться от гитары Михаила, начал стучать веселей и правильней, остальная компания, видя такой подъём, невольно подтягивалась. Единственный, кто косо смотрел на всё это, был Костраев, так и не простивший Костиковскому того случая с девушкой и норовивший его побить всякий раз, когда тот разводил демагогию о буддийском сексе и его последствиях, но всякий раз басиста останавливали.
И вот наступила пора подготовки первого концерта после обновления мозгов и умов коллектива «Зеркала». Tower Of Despair не была забыта, но Костиковский в минуты просветления написал парочку десятков песен, отличавшихся совершенно нелогичным и непроизносимым обычным человеческим языком текстом. Но Михаил был буддист, да к тому же и вокалист, поэтому он спокойно требуемое пропел, да к тому же сам написал для всего этого музыку, отличавшуюся тем, что Хморовских на ней 15 раз сломал медиатор и 77 раз порвал струны, Костраев чуть не разбил бас-гитару о голову автора, но его опять удержали, у Лерпина 11 раз треснули барабанные палочки, 2 раза сгорал комбик и 3 раза очки Шанцева превращались в пенсне помимо воли хозяина. Поэтому новая программа группы так и называлась «Круша кривые зеркала». Премьера ожидалась в клубе «Релакс» 30 августа 2003 года.
Однако в середине августа пришло крайне неприятное событие. Костиковский, уехавший к своей бабушке-монахине в Нижний Новгород в гости копать картошку, настолько шокировал ее своими религиозными замашками, что получил дубиной по голове и был насильно увезен в православный монастырь для перевоспитания. Каким-то чудом ему удалось передать весточку группе. Шанцев с компанией немедленно примчались на выручку, однако были встречены агрессивно настроенными монахами с крестами и прочими ударными инструментами, которые обвинили «Зеркало» в служении Антихристу и в поругании интересов православной церкви. Костиковский высовывался из окна и орал благим матом: «Вызовите ОМОН, мать вашу!!!», однако и ОМОН не смог поступиться интересами веры и попросту не приехал. Позднее выяснилось, что вся опергруппа пила по случаю дня рождения начальника. Положение становилось отчаянным, тем более, что служители монастыря раскокали соло-гитару Михаила, а она была чем-то вроде талисмана гитариста. К тому же в войне с религиозным учреждением проходили драгоценные недели, и концерт приближался.
«Единственным положительнейшим моментом было то, что история просочилась в рок-прессу, и «Зеркало» мгновенно приобрело настолько широкую известность в узких кругах, что, по подсчетам проданных билетов, в «Релаксе» должен был быть переаншлаг. Шанцев, Хморовских, Лерпин и Костраев, конечно, радовались сему моменту, но Костиковского было необходимо вызволять. Лерпин сразу предложил сделать подкоп. Народ пошумел, Шанцев сказал: «Чушь!», остальные предлагали ночные прорывы, собирание местных сатанистов и ограбление с помощью дирижабля и кукурузника. В результате решили совместить подкоп и кукурузник. План был следующим: дыра, пробитая из подкопа в келью новообращенного монаха Евхаристия (в миру Костиковского), вызволяла несчастного из нее, затем посреди двора появлялась другая дыра, спасательная команда и спасенный оттуда вылезали и, повергая всех служителей в оцепенение, подхватывались пролетающим на бреющем полете кукурузником. Естественно, требовались тренировки. Кукурузник никто водить не умел, поэтому поручили Костраеву, как самому приближенному к низким вибрациям реальности. Бас все-таки. Костраев сбил 20 из 20 тренировочных стогов сена, в то время как должен был пролететь аккурат над ними. Народ почесал в затылке и решил, что сойдет. Во время боевых действий сработает стрессовый фактор и все получится.
Настало утро спасательной операции. В принципе, все шло нормально. Подкоп прокопали, правда, по ошибке в него провалилось 3 культовых предмета и двое несчастных монахов (с ориентированием под землей у группы «Зеркало» было как-то не очень), которых немедленно нейтрализовали хлороформом. Через 5 часов мучений до кельи добрались. Отпросвещенный служителями Костиковский начал было орать, что он теперь православный и никуда не пойдет, поскольку посвятил себя Богу, но Хморовских без лишних слов дал ему подышать остатками хлороформа, завернул в ковер (дары прихожан) и внес в подземный коридор. Без особых проблем все вылезли прямо посредине монастрыского двора в разгар работ. Прошло минут 5, все начали чувствовать себя идиотами, а монахи, помимо этого, что-то поняли и приготовлялись к активным боевым действиям. Наконец показался кукурузник. Летел он слишком высоко. Костраев заметил народ, решил снизиться, помахал всем своей ручкой, не справился с управлением и врезался в 21-й по счету стог сена на монастырском подворье, после чего аккуратно вышиб ворота в ограде культового сооружения и выехал в чисто поле. Остатки группы «Зеркало» успели, к счастью, его догнать. Картина была потрясающей – кукурузник на бреющей скорости мчится по полю, пролетая мимо обалдевших пастухов и флегматичных коров, въезжает в деревню, аккуратно цепляет крылом пару предметов женского белья, сушащегося на веревке, вместе с ними и саму веревку, вышибает парочку десятков заборов, досрочно убирает колесами картошку и брюкву на крестьянских огородах и наконец врезается прямо в деревенский вокзал. По счастью, пришла электричка. Поэтому наши герои успели спастись в целости и сохранности. Чего нельзя сказать про самолет, вокзал, монастырь, 16 дворов деревни и психическое состояние пастухов и жителей. Когда коровы вернулись к вечеру, они оказались на порядок умнее всех местных жителей и немедленно захватили там власть. Это была первая деревня в России, где прочно установился коровоархат».
Важное примечание: Последние два абзаца (в кавычках) были записаны со слов не совсем адекватного Хморовских через два года после событий, поэтому в полной достоверности его стоит сомневаться. Как все было на самом деле – никто не знает. И вряд ли узнает.
Так или иначе, но Костиковский не перенес обработки мозгов сначала алкоголизмом, потом буддизмом и под конец православием и тихо скончался 26 августа 2003 года в 11-й городской клинической больнице, в возрасте 23 лет. Свой день рождения он отметил 25-го числа с надеждой на выздоровление…
Концерт, естественно, пришлось отменить, и группа «Зеркало» ушла в траур. Без соло-гитариста и, что важнее, без главного голоса группы существование музыкального проекта оказалось на грани исчезновения. Лерпин собрался покидать группу, а ритм-гитарист Хморовских заявил, что не представляет жизни без Костиковского и уходит в монас… то есть в студию записывать сольный альбом памяти друга. Удивительно, но к нему присоединился Костраев. «Зеркало» продолжало иногда собираться на квартире Шанцева, однако речи о восстановлении концертной и иной позитивной деятельности вместе пока не шло. Образ Михаила Костиковского продолжал незримо стоять на позиции соло-гитариста и вокалиста. Пускай играть для других он не мог, но Лерпин, Хморовских, Шанцев и Костраев отчетливо ощущали присутствие музыкальных вибраций от полусломанной гитары, сиротливо стоявшей теперь в углу квартиры Шанцева…

PS: Права на то, что упоминается в данном тексте и защищается авторскими правами, принадлежит уважаемым владельцам этих авторских прав.